Сенчин Роман Валерьевич

История это лестница вверх или вниз, и каждый год – ступенька. А ступеньки чем-нибудь да отличаются; есть и такие, на которых обязательно оступишься, собьешь дыхание. В этой книге десять ступенек. Десятилетие. Мои 2010-е.

Поезд движется со скоростью человека, часто вообще замирает, содрогается, потом толчками, будто из последних сил, трогается дальше… — Вот, чуваки, — говорит Даня. — Возвращаемся, а Цоя нет, Майка нет, «Аквариума» нет. — И Ленинграда нет, — подхватывает Гурыч, — Санкт-Петербург. И что нас ждет вообще… Балтон хлопает его по спине: — Не ссы — прорвемся! — Но настоящей уверенности в его голосе нет.

Иногда жена и сын жили здесь по месяцу и больше, особенно летом, в каникулы, но чаще оставались на несколько дней. Ну ясно — сын учится, а у жены наверняка нормальная работа. Потом узнали — психолог. Повыясняли, кто это, поняли — не очень нормальная. Странноватая. Зачем психологи, когда есть пиво...

— Да мой это кот, — хмыкнула Ольга. — Ты... — Анну Анатольевну залил гнев. — Ты от меня, гадина, мужа отрывала всю жизнь, а теперь и это? Тварина такая! — Фу! — Ольга осадила ее, как собаку. — Совсем спятила. Мой это кот. Второй год у меня. — У меня он второй год. И бегает... Куда бегает?.. Вот, понятно теперь. Что ж ты за ведьма такая!

Он не имел особенных увлечений, жил как-то всё по обязанности, а не для души. Нормально работал, обыкновенно отдыхал, в девятнадцать ушел в армию, после нее предложили пойти в милицию. Он согласился. И вот к пятидесяти годам — капитан. Майор если и светит, то только накануне пенсии... Такая линия жизни.

Постояла в раздумье, как провести эти три часа. Хотела было пройти по городу, посмотреть на места, где жила, работала — «может, в последний раз здесь», — зайти в библиотеку. Но не решилась — уже от мысли, что увидит дорогое и навсегда потерянное, сердце заколотилось, в горле вспух горький комок. А что будет, когда действительно увидит, заговорит со знакомыми, у которых всё хорошо...

Андрей завидовал их памяти: ему самому заучивание стихов давалось с великим трудом. А к стихам тянуло. Некоторые казались написанными не людьми – не мог человек написать так прекрасно, найти такие точные, единственные слова, рифмы, которые не только украшают, а и доводят смысл до нечеловеческого величия. Нет, какого-то сверхчеловеческого.

Население, от главы республики до последнего бомжа, ждало, что вот придет две тысячи четырнадцатый, и в мгновение ока жизнь изменится. Города и села преобразятся, зарплаты повысятся у тех, кто работает, а кто сидит без работы, на пособиях, – работа появится. Легкая, но денежная. А бомжей отмоют, поселят в специально выстроенных приютах и, главное, будут давать водки сколько захочешь…