Монахов ехал домой, и ему легчало. Его мотало на рассветном, выплывающем из пара мосту, и он радостно глядел на мир. И то, что могло показаться ему неудачным приключением, вдруг вполне устроило и даже обрадовало его и чуть ли не исполнило удовлетворения. “Какое счастье, — думал он, — что ничего не произошло”.
Да будет благо-
словенно все то, чего я не совершил, пропустил, обронил,
потерял, отпустил, простил и простился. Да будет благосло-
венна моя лень. Да будет проклята жадность, что ничего не
выбросил, не отшвырнул, не отпихнул, а все ждал этой мило-
сти случая потерять что-либо.
...на город упал ветер. Он упал так плоско и сверху, словно скатившись по некой плавной небесной кривизне, разогнавшись необыкновенно и легко и пришедшись к земле в касание. Он упал, как тот самый самолет, налетавшись... Словно самолет тот разросся, разбух, вчера летая, пожрал всех птиц, впитал в себя все прочие эскадрильи и, ожирев металлом и цветом неба, рухнул на землю...
На вид ему было лет тридцать, если только можно сказать “на вид”, потому что вид его был ужасен. Бледный, как существо из-под камня — белая трава... в спутанных серых волосах и на виске запеклась кровь, в углу рта заплесневело. В правой руке был зажат старинный пистолет, какой сейчас можно увидеть лишь в музее... причем в ствол, из которого стреляли, был вставлен окурок папиросы “Север”.
