Снегирев Александр

Есть у меня такая черта — целиком погружаться в панику в самые неожиданные моменты. Не тогда, когда опасность реальна, а когда она умозрительна.

В тот день мы купили в сувенирном магазине пару открыток со сценой повешенья и отослали домой. Пусть родные порадуются.

Смотреть произведения новичков всегда непросто. Особенно когда они так себе, а их автор приютил тебя и обогрел.

Путь занял около часа. Серый асфальт стелился под пикап. Мимо бежали макдональдсы, бургеркинги, вэндис, пиццахаты и волмарты. Сверху синело горячее небо штата Вирджиния.

Кроме того, он испытывал перед Ягодкой что-то вроде вины, которую порой испытывают думающие русские горожане перед всей остальной необустроенной Россией. У него вон горячая вода и поликлиника под боком, а здесь дома гниют, жители разъехались, церковь доживает. Он ощутил прилив сил и тягу к пусть умеренному, но самопожертвованию.

Непоэтичное дело зимние похороны. Никаких поросших васильками пригорков и пения птах. Топчешься на краю земляной дыры, смотришь на срез – плодородный слой, осколки, пучки корней, красная глина, утираешь помороженный нос и думаешь, как бы не поскользнуться на утоптанном снегу и вслед за покойником не сверзиться. Русская зимняя природа не оставляет места фантазиям. Вот она яма, и вот, собственно, все.

Вера заглядывала в их глаза, как собака, привязанная у магазина, высматривает хозяина. Они же приподнимались на цыпочках, силясь увидеть что-то самое важное, не догадываясь, что увидеть ничего нельзя, как ни вглядывайся, потому что там ничего нет, а все, достойное внимания, – перед носом. Но этого никто из них не понимал, как и отцы их, и деды, и прадеды, как не будут понимать потомки, пока род Адамов андрогинной толерантностью с лица Земли не сотрется.

Русские сверкали лучами аристократического происхождения. Оба были в очках с тем лишь различием, что за ее линзами моргали огромные прожекторы, а его глазенки, напротив, казались до такой степени малюсенькими, что нельзя было ручаться, существуют ли они вообще.

Рассказ «Женщина из Малаги»

Двухсотграммовый избежал сетки рывком в правый нижний угол. Виктор Николаевич дернулся за ним. Двухсотграммовый обманным маневром снова ушел от погони. «Стервец. Поганец. Ушлая тварь», — повторял хозяин слова, которые двухсотграммовому регулярно приходилось слышать с тех пор, как его поселили в аквариуме. Только раньше его под эти слова кормили. Теперь хозяин, обмакивая манжеты рубашки и рукава пиджака, гонялся за ним с сачком. Поймать двухсотграммового не удавалось.

Рассказ «Двухсотграммовый»

Гибель рыбы по причине нерадивых поставщиков ранила Семена. Он не страдал из-за того, что варил заживо камчатских крабов и дальневосточных креветок, но, если им доводилось издохнуть из-за поломки аэратора в аквариуме или утратить потребительские свойства оттого, что вовремя не сменили воду, он впадал в бешенство и депрессию.

Рассказ «Двухсотграммовый»

Одна интересная пара заставляет меня остановиться. Если бы я мог посоветовать археологам будущего, по каким персонажам следует изучать ушедшую эпоху страны, я бы выбрал этих двоих. Ее мраморную голову украшает высокая прическа, на полированной шее бусы из чего-то увесистого, взгляд горделивый, присущий директрисе центральной московской спецшколы. Он из бронзы. Шея забрана пластинами форменного воротника с шитьём. Плечи – погоны, грудь – шайбы медалей. Голова вылеплены  грубо, без деталей. Наверняка они были крепкой семейной ячейкой. Правда, её гладкий мрамор выглядит много качественней его угловатых бронзовых черт. Наверное, потому, что она умерла первой, и скульпторы в те времена были мастеровитее. А, может, наследники сэкономили на памятнике военному. Ведь неизвестно, любили ли они его так же, как он свою супругу.