Валиуллин Ринат Рифович

Женщины всегда делились для него на три большие группы: первые — доверчивые, которые жили верой в светлое будущее, вторые — что уже потеряли веру и довольствовались надеждой, в третью группу входили те, что любили, любили его.

Уважение — где оно? Хотя бы к себе самому, люди готовы отдаться за несколько сотен, за несколько макаронин, — посмотрел на пустую миску Шарик. — Фигурально, а некоторые даже на полном серьезе готовы. Что же сделало нас скотом, таких чувствительных и разумных? Что?

Слышно было издалека, что Москва гуляла, крутилась подшофе, распустив свой сарафан – тот отлично сочетался с синим кокошником вечернего неба. Улицы и переулки, словно змеи в период спаривания, скручивались в клубок площадей. Они занимались любовью, выбрасывая в воздух горящие вздохи салютов и фейерверков. Москва гуляла, она жаждала развлечений. Люди заполнили улицы, словно кровь сосуды.

Пушка пробила полдень. Насквозь. Петропаша встрепенулся, посмотрел на Неву. День был мартовский, как кот, он лоснился и улыбался, природа строила из себя весну, женщины – глазки, мужчины – планы. Над рекой вились чайки.Чаек он не любил, но еще больше голубей – из-за того, что те по простоте своей могли запросто вторгнуться в личную жизнь или чего хуже – сходить туда по нужде.

В Питер, стекались те, у кого с удачей была напряженка. Им казалось, что приехать сюда стоило только ради того, чтобы тебе фартило всю оставшуюся жизнь. Они еще не знали, что совсем скоро, Питер проникнет в их дом, в их постель, он будет все время рядом; куда бы они ни уезжали от этого города, он будет сидеть у них под кожей, как у героев этой истории, где отношения на завтрак, обед и ужин

Женщины всегда делились для него на три большие группы: первые — доверчивые, которые жили верой в светлое будущее, вторые — что уже потеряли веру и довольствовались надеждой, в третью группу входили те, что любили, любили его.

Уважение — где оно? Хотя бы к себе самому, люди готовы отдаться за несколько сотен, за несколько макаронин, — посмотрел на пустую миску Шарик. — Фигурально, а некоторые даже на полном серьезе готовы. Что же сделало нас скотом, таких чувствительных и разумных? Что?