Вильденштейн Оливия

Нонна называет меня мечтательницей, но с чем я остаюсь без мечтаний?

Я — королева… Так нелепо звучит. И все же… и все же я могу представить себя рядом с Данте, и не то чтобы мне не нравилось об этом мечтать.

— Никогда ни на кого не поднимай руку, если только он не пытается причинить тебе боль. — Ты причиняешь мне боль. — Нет. Я бросаю тебя. И теперь делаю это без сожалений. Вернее, с одним. О том, что оставался так долго.

Безопасность. Я в безопасности. Но многие нет. Окутанная коконом сумеречной тьмы, я как никогда наполнилась решимости использовать свой ангельский дар, чтобы передать эту защиту достойным людям.

Так что я осталась, и мы стали друг для друга семьей. И наша выкованная горем связь превратилась в связь, порожденную любовью.

Его веки распахнулись, и я затаила дыхание, молча ожидая, не воздвигнет ли он свои стены, не сложит ли крылья и не предпочтет ли долг своему сердцу. Я сказала себе, что, если Ашер так поступит, я прощу его, потому что его выбор будет продиктован ответственностью, а не трусостью.

Я принимала свое бессмертие как данность, но мир не делает подарков.

Подумать только, вся моя жизнь была гонкой за перьями. Что мне делать теперь, когда больше нет финишной черты, к которой я могу бежать?

— А ты любишь музыку? Он  подровнял  свою и без того аккуратную стопку  учебников. — Нет. Я отшатнулась. — Как это так? Он засунул к ниги  в  рюкзак и застегнул  молнию. — Тебе  нравится звук автомобильной сигнализации? У меня свело скулы. — А  кому-то нравится? — Вот  именно об этом я  и  говорю.

Я думаю, это был  ее способ  извиниться  за то, что она  не  поддержала  меня. И  я  простила ее, потому что люблю ее. Это  и  есть любовь. Если ты  не  можешь  простить  кого-то, значит, ты недостаточно сильно его любишь.