Рей Юстис

Если бы только я знала, как все обернется, я тоже заперла бы Сида в подвале и никуда не выпускала. Я вобрала бы его в себя: его душу, его сердце. Стала бы им, не раздумывая ни минуты. Но мои попытки тщетны. Он мертв, а я до сих пор цепенею, видя вдалеке рыжую макушку. Все надеюсь на что-то… Пресловутые высшие силы.

В английском существует множество простых слов: дорога, машина, дерево, стол, стул. «Папа» в их число не входит — оно острое, как бритва, и тяжелое, как топор. Оно убьет меня, если я произнесу его. Оно убивает меня, когда я думаю о Патрике.

— Думаешь, я всю жизнь буду вот так подметать полы в забегаловках… — Вопрос становится утверждением, потому что я знаю, что так и будет. — Этого я не говорил. — Он переходит к другому столику. — К тому же ты и этого не делаешь. — Когда-нибудь я войду в эти двери, и ты поразишься, насколько я буду шикарна. — Ты не вспомнишь об этих дверях, если это слу- чится.

В детстве каждая девочка, смотря диснеевские мультики, представляет себя прекрасной принцессой: Белоснежкой, Ариэль, Авророй — ни у кого не возникает мысли отождествлять себя со Злой королевой, Урсулой или Малефисентой. Все хотят нежный румянец, упругие кудри и прекрасного принца, а не быть отвергнутыми, побежденными и забытыми. Только жизнь не диснеевская сказка…

Глядя на то, как мы похожи в нашей аскетичности и пристойности, мне начинает казаться, что мы все герои никому не известной антиутопии.

Я не верю в церковь: в пожертвования и индульгенции, в молитвы и службы, в священников и монахов. Но мне искренне хочется верить в то, что где-то есть что-то величественнее, духовнее нас, то, что может помочь нам, несмотря ни на что, оставаться людьми, при этом не лишая свободы выбора.