Шеф-редактор блога Storytel Сергей Вересков не планировал становиться писателем. Окончив факультет журналистики, он писал на остросоциальные темы для газет и работал редактором культуры в глянце. Однако любовь к литературе предопределила его судьбу. Во время обучения в Creative Writing School он в соавторстве написал роман «Финал. Вначале будет тьма». Затем его ожидал самостоятельный дебют с книгой «Шесть дней». «В краю молочных рек» – новинка, которая погружает читателя в быт и идеологию секты «Пришествие».
- Сергей, расскажите, как зародилась идея книги. Почему вы решили написать о секте?
- Вы очень правильно закинули удочку во вступлении к разговору – как ни странно, но второй роман начался с работы над коллективной книгой «Вначале будет тьма». Тогда каждый из участников нашего небольшого писательского кружка должен был придумать сюжет для романа – для обсуждения и «топлива» будущего текста. В тот момент я уже закончил писать «Шесть дней», очень камерную и личную вещь, и мне захотелось развернуться – написать что-то другое, на контрасте: историю со сложным сюжетом, с динамикой, с какими-то драматическими сценами. И я, как раз, набросал историю, которая позже легла в основу «В краю молочных рек». Для коллективной работы она, к счастью, не подошла, а для моей личной работы – подошла отлично.
- Почему вы уверены, что читателю будет некомфортно знакомиться с книгой, а некоторые моменты вызовут у него негодование?
- В нашем обществе многие темы по-прежнему табуированы, и даже попытка разговора на эти темы – а не полноценный и подробный разговор – это выход за пределы зоны комфорта для очень большого количества людей. Я это знаю и понимаю, и поэтому, в том числе, для меня было так важно хотя бы предложить подумать о возможности и важности такого разговора – ну, а вступать в него или нет, решит для себя каждый читатель самостоятельно. Мне довольно легко представить себе, как человек захлопывает книгу примерно на пятидесятой странице и, может, бежит писать в интернете какой-нибудь гневный отзыв. Впрочем, это тоже реакция, и читатель имеет на нее полное право.
- Журналистка Лиза, героиня романа, чтобы собрать материал для статьи, прилетела в Краснодар и присоединилась к секте, а как вы собирали материал для истории?
- Пару лет назад я писал для «Ножа» довольно большой материал о различных культах, сложившихся в конце XIX – начале XX века, и доживших до наших дней. Меня эта тема ужасно заинтересовала, я стал много читать о сектах, стал общаться с людьми, имеющими сильное религиозное сознание, и из всего этого по крупицам и собралось «Пришествие». Правда, у меня не было цели создать копию какой-то уже существующей организации, или нарисовать обобщенный образ. Я, все же, преследовал свои корыстные авторские цели.
Если же мы говорим об остальных персонажах, подробностях их жизней, то во многом они составлены из того жизненного материала, который я накапливал годами – из общения с друзьями и знакомыми, со случайными людьми. Из книг и искусства, то есть из художественных источников, я брал для создания этих образов очень мало материала.
- Почему сюжетная проза вас отталкивает? Что превалирует в романе «В краю молочных рек»: сюжет или стилистика?
- Недавно я сам для себя пытался сформулировать, что же ценю в книгах, и вдруг понял, что ценю я в них, прежде всего, попытку автора разобраться в природе человека, поговорить о чем-то человеческом, заглянуть внутрь человека – ведь мы с вами, хочется верить, не просто механизмы или идеи, а нечто более сложное. Для меня ценность литературы именно в этом – в отслеживании движения души, скажем так, а не движения тела. А жанровая литература, как правило, работает не совсем с живыми людьми, а с их идеями, причем сильно упрощенными.
Но я совсем не против, когда «разговор о человеческом» сочетается с хорошо придуманным сюжетом. Напротив, это здорово. Просто встречается очень редко. Владимир Набоков, например, хоть детектив, хоть бульварный роман мог возвести до ранга литературы высочайшего класса.
Интересно, что в кино это сочетание тонких смыслов и сильного сюжета встречается чаще, чем в литературе. Не знаю, почему так выходит, но это так. И, скажем, жанровые фильмы мне симпатичны куда больше, чем жанровая литература – я, например, от экранизации «Исчезнувшей» получил в свое время куда больше удовольствия, чем от исходной книги. Зачем тратить десять часов на чтение детектива, чтобы узнать, кто же убил дворецкого, если ответ можно узнать за два часа фильма, да еще и как следует развлечься?
- Существует ли прототип у Якова ― Лидера секты?
- Мне хотелось бы что-то придумать и ответить «да», но это не так. Он собран из тысячи мельчайших кусочков. Вообще, образ Якова, его некая неуловимость и недосказанность, это то, что лично мне самому в тексте очень нравится. И я даже не могу вам назвать какой-то художественный образ из литературы или кино, с которым я бы его сравнил.
- Почему пресс-секретаря секты Екатерину Макарову вы сделали бывшей актрисой? Как сюжет мог измениться, будь у нее иное прошлое?
- Рядом с Яковом, который, по долгу службы должен быть довольно решительным и прямым героем, мне нужен был сложный персонаж, и Макарова именно такая. Актеры вообще люди пылкие, они любят любовь, любят внимание и хотят быть нужными окружающим. Активисты и люди, связанные с какой-то социальной работой, зачастую тоже всего этого очень хотят, кстати говоря. И если актер оказывается еще и думающим человеком, то нередко он в какой-то момент хочет конвертировать свою славу и социальный капитал в полезные дела. Макарова как раз одна из таких людей – но при этом она не готова никакой идее, никакому человеку отдаваться полностью. Эгоизм, скажем так, ее сильная и слабая сторона одновременно. Не знаю, как бы повернулся сюжет, будь она другой, потому что она совершенно точно на своем месте.
- Уместно ли проводить аналогии между вашим романом и прозой Алексея Поляринова и Мишеля Уэльбека?
- С «Рифом» Алексея Поляринова мой текст роднит, пожалуй, сама идея разговора о секте, как о феномене, а с Мишелем Уэльбеком – стремление выказаться на актуальные социальные темы. В остальном же, на мой взгляд, между мной и этими авторами мало общего. Но я могу ошибаться в этом вопросе – со стороны, возможно, виднее. С чего-то же так решило издательство, верно?
- К какому выводу вы пришли, размышляя в романе о том, допустимо ли совершать дурные поступки ради достижения благой цели?
- Я сейчас скажу чудовищную вещь, которая мне самому не нравится и которую, как оружие, можно использовать во благо и во зло, однако я с трудом себе представляю, как чего бы то ни было серьезного – в том числе, самых добрых целей – можно было достичь совсем без дурных поступков. Здесь может возникнуть резонный вопрос, чем же тогда условный хороший человек отличается от условного плохого, но, мне кажется, главное отличие пролегает между ними не только и не столько в поступках, сколько в осознании своих поступков.
Если хороший человек совершает – ради четко понимаемой им благой цели – нечто дурное, то он понимает, что вот этот конкретный поступок – зло. Пусть и необходимое, но все равно зло. И он не старается прикрыть его никакими словами, не старается назвать его добром. Он его совершает – а потом берет за него на себя ответственность, и уходит в сторону, уходит спасать в себе остатки человеческого. Потому зло всегда отравляет, и делает это довольно быстро. Это даже не вопрос этики и философии, это вопрос банальной психологии и, если хотите, физиологии.
А человек дурной – и с дурными целями – поступает не так. Он никогда не возьмет на себя ответственность и не признает, что за ним есть какой-то, простите, грех. Он никогда и никуда не отойдет после достижения своих целей. Потому что, в конечном счете, все, что он делал – он делал только для себя.
- Когда книга «Шесть дней» вышла в свет, вы сказали, что стали мягче критиковать произведения других писателей. Какое открытие вам подарил роман «В краю молочных рек»?
- Честно говоря, я так мучился, когда редактировал второй роман – нет, правда, я зачитал свой текст почти до тошноты – что после того, как все было утверждено в печать, я решил – отныне буду добрее не только к окружающим, но и к себе. И, знаете, это очень круто – перестать терзать себя вечными требованиями и разглядеть в себе самом прежде всего человека, а не машину по достижению собственных и навязанных целей. Говорю это искренне! (И немного для моего психолога, который может читать это интервью – пусть порадуется).
- О чем будет ваша следующая история? Чтение произведений других авторов не сбивает вас во время работы над собственной рукописью?
- Я читаю так много, что это просто никак не может меня сбить с выбранного пути и хоть как-то значительно на меня повлиять. Если использовать метафору, то вот представьте, что я сижу в комнате, а в дверь ко мне ломятся все эти авторы, чтобы повлиять на бедного Сережу. Но никто из них просто не может пролезть – все вместе они застревают в дверном проеме, и все, затор. А если бы я читал мало, то каждый из них смог бы зайти ко мне, сесть в кресло напротив, и рассказать, как надо писать, а как – не надо.
Что до следующей книги, то я пока не начинал новый текст. У меня есть пара идей, но ничего конкретного. Могу сказать только, что очень хочется вновь написать какую-то камерную историю, почти пьесу, чтобы в ней было то болезненно смешно, то ужасно грустно. Как в «Августе» или в «Кто боится Вирджинии Вулф». Но это очень трудная задача – на нее надо решиться. Я вот пока не решился.
Беседовала Ирина Попадчук
