Колычев Владимир Григорьевич: Кино кончилось. Дублей не будет

Максим открыл рот, чтобы назвать имя своей жены. Он, может, и не столь знаменит, как хотелось бы, но имя Оксаны Корниловой знают все женщины от тридцати и выше. Но слово-не воробей так и осталось во рту. Не стал он открывать имя жены. Во–первых, Рите не совсем тридцать, а, во–вторых, зачем светиться? Рита может начать его шантажировать, если узнает, с кем спала.

Решение далось ему нелегко. С вольных хлебов залезть в тесную портупею службы – это как в прорубь из теплой постели нырнуть. Но ему нужно было вернуть себя в эту реку, хлебнуть живой водицы, вновь обрести ментовскую закалку. Втянуться в ритм, привести в чувство, шагнуть вперед – вот, что ему сейчас нужно. Но будет непросто. И прежде всего в моральном плане. Все-таки тридцать девять лет...

Но тут же остался без оружия. Максим не зевал, поэтому и ствол вырвал, и руку за спину заломал. – Ты что делаешь, идиот? – заорал Зыков. И в этот момент громыхнул выстрел. Максим повернул голову на звук, и увидел, как «шкаф» в черном костюме передергивает затвор дробовика. И тут же снова громыхнуло.

В камеру, настороженно зыркая по сторонам, вошел вислозадый толстяк в крупных роговых очках. Свернутый матрас он держал в двух руках, как это делают доходяги. Нормальный мужик должен удерживать «скатку» одной рукой, а в другой нести хабар. А этот пустой, без сумки. Зато на щеке распухала глубокая царапина.

– Я плохая девочка! Я очень плохая!.. Но я не хочу быть плохой! Я хочу быть самой хорошей!.. Самой хорошей для тебя! И вообще!.. Я хочу преданно ждать тебя с работы, я хочу кормить тебя ужинами, укладывать тебя спать, встречать с тобой рассветы… Ты спишь, когда светает, а я не сплю! Я лежу, прижимаясь к тебе, и млею от счастья!.. А Миша это что-то далекое… И уже ненастоящее…