Бьязини Сара: Моя небесная красавица. Роми Шнайдер глазами дочери

Пока что мне не верится, что это происходит на самом деле. Я заново хороню маму, оплачиваю ее похороны. На сей раз все происходит в очень узком кругу. Ничего общего с тогдашней шумихой, мои новые друзья — полицейские, мраморщики и мэр — ведут себя очень тактично, не отходят от меня, держат за руку. Это не все умеют. Спасибо, господа вандалы, за эту скромную церемонию, устроенную лично для меня.

Я боюсь, что не умею с тобой обращаться, что я слишком нерешительна, и делаю все невпопад. При этом мои жесты мне кажутся вполне естественными. Не слишком выверенными, не неуклюжими. Ты приноравливаешься. Такое ощущение, что я была создана для тебя, чтобы ждать тебя, стать твоей матерью. Как будто ты всегда сидела там, внутри, и готовилась выйти наружу, как будто это все само собой разумеется.

Почему я пишу тебе? Почему это становится работой, потребностью, острой необходимостью? Я не собираюсь умирать. Не так сразу, не через год, не в сорок четыре, как моя мать. Но на всякий случай я хочу что-то оставить тебе, что-то свое. Мне мало что досталось от мамы, хорошо бы она тоже мне написала что-нибудь в свое время, но откуда ей было знать, что случится? Пусть это будет мне уроком.

Сейчас, уже будучи взрослой, я иногда вдруг произношу то самое слово, но вообще это зависит от собеседника. Мне хочется подразнить его, поразить своей раскованностью. Подразумевая что-то вроде: «Я запросто могу сказать “Смерть”, подумаешь, дело. Я ее не боюсь». Либо: «Я хорошо знаю Смерть, лучше всех. Не вам мне рассказывать, что такое боль. Я ее видела, я ее испытала».

Теперь я осознаю важность бумажных фотографий, закрепляющих воспоминания, сохраняющих следы прошлого, — по ним видно, как стареют наши лица. Запечатлеть радость, красоту, выставить в рамке на всеобщее обозрение у себя дома.