Николай Свечин: Восьмое делопроизводство

По окончании ритуала Алексей Николаевич брал карандаш и записывал обстоятельства гибели очередной жертвы. Потом они ехали к могиле и раскапывали ее. Зверяка проявил смекалку. Он никогда не клал убитых им людей рядом друг с другом. Только если казнил парочку, таких он зарывал в одну яму.

Филиппов не тот человек, который, чтобы угодить начальству, посадит невиновного. Но даже ему проще объявить крючочника убийцей и сдать следователю. Вот орудие, вот объяснение поступку: ведро водки вперемешку с пивом. Таких историй миллион.

Лыков был верующий человек русского пошиба. Он неохотно посещал храм, все больше по обязанности те молебны, куда должны ходить чиновники его ранга. Не соблюдал посты. Пропускал исповеди. Но при этом верил в Бога по-народному, не сильно задумываясь. Теперь Алексею Николаевичу только и оставалось, что ждать и надеяться. Он и ждал.

– Так как насчет поговорить? Или мандраж берет? Не бойтесь, Алексей Николаевич. Я тоже говорил, что не хочу вас убивать. И сейчас не убью. Захотел бы – давно тю-тю. Но такие люди, как вы, нужны. Они оттягивают неизбежный конец империи.

Бонзы из тюремного управления почему-то молчали. Сыщика поддержал товарищ министра внутренних дел, сенатор и тайный советник Крыжановский. Лыков давно уже считал его самым умным человеком во всем правительстве. Сергей Ефимович разделал генерал-губернатора под орех. Селиванов пытался возражать, но выглядел неубедительно. Было очевидно, что идею он как следует не продумал, а хотел лишь привлечь к себе внимание столицы. Столыпин понял это в два счета и выгнал «реформатора» из кабинета.