1. Александр Пушкин «Сказки». С Пушкиным осознаешь, что необъяснимость естественна, как дыхание, что она заложена в русском языке. Но это не пугает, а обеспечивает развитие. Понимаешь драгоценность простоты, в которой вся сложность мира умещена, как скрученная пружина. С тем же чувством расширяющегося и углубляющегося понимания я на протяжении всей жизни читаю его всего – и «Евгения Онегина», и «Капитанскую дочку».
2. Александра Бруштейн «Дорога уходит в даль». Я эту книгу перечитывала бесконечно, немного удивляясь тому, что она мне не надоедает, хотя я знаю ее уже наизусть. Кстати, время от времени перечитываю ее и до сих пор: здравый смысл, живой юмор, ясность ума, которыми она проникнута, радуют в любом возрасте.
3. Виктор Гюго «Отверженные». Это было первое погружение в большую по времени и объему историю многих жизней, связанных друг с другом. Простота и трогательная ясность чувств и характеров, афористичная выразительность авторской мысли, драматургичность жизненных историй, динамичные события – все это увлекало необычайно. Уже значительно позже пришло понимание, что события эти – исторического значения. До сих пор помню, как у Гюго это было выражено, – например, когда во время революции Мариус понимает, что вокруг него сражаются идеи в человеческом облике.
4. Николай Некрасов «Русские женщины». Благодаря этой поэме осознала, как любовь и долг, соединяясь друг с другом или друг другу противореча, пронизывают простую повседневность. Когда гораздо позже я прочитала стихи Мандельштама «Квартира тиха, как бумага...», мне было очень понятно его определение нравственной парадигмы: «Как будто вколачивал гвозди Некрасова здесь молоток». Эта поэма – яркое ее подтверждение.
5. Лев Толстой «Война и мир». Лев Николаевич хотел, чтобы весь мир стал им. Чтобы дуб, который увидел князь Андрей с мыслью «нет, жизнь не кончена в тридцать один год», – это был Толстой. И сам князь Андрей – тоже он. И Наташа. И Николай Ростов. Ни один художник не сумел этого сделать, кроме Толстого, по-моему. Каждое лето в детстве я думала: «Вот сейчас, сейчас у меня будет много времени – и я опять прочитаю «Войну и мир». До сих пор помню счастье, с которым об этом думала и погружалась в мир, в котором все было – Толстой, и все было живое. И как он добился того, чтобы отчаяние от несовершенства мироустройства соединилось в «Войне и мире» с абсолютной здравомысленной ясностью, это всегда будет для меня загадкой.
6. Антон Чехов «Скрипка Ротшильда». А вообще – весь Чехов, конечно. Любые слова слишком приблизительны, чтобы определить его и объяснить, о чем его произведения, и пронзительная «Скрипка Ротшильда» – в том числе. Думаю, и его пьесы бесконечно ставятся во всем мире потому, что режиссеров привлекает неразрешимость задачи – просто не существует такого театрального механизма, с помощью которого можно было бы выразить то, что в этих пьесах сказано. О человеке и жизни Чехов знал все. Никаких иллюзий относительно человечества не питал. И сопливого умиления не испытывал. Но в могучем своем стоицизме сделал для людей так много, что если они стали лучше, тоньше, ближе в этом смысле к нему самому – это его заслуга.
7. Томас Манн «Волшебная гора». Если требуется назвать главного для меня европейского автора, я без колебаний называю Томаса Манна. Ощущение Европы как явления, гигантского масштаба ее истории, мощных цивилизационных основ пришло ко мне впервые именно с его книгами. Со всеми, конечно, в этом смысле «Будденброки» или «Доктор Фаустус» не менее значимы. Но в «Волшебной горе» эта составляющая – цивилизационные основы Европы – выражена, мне кажется, особенно концентрированно. У Томаса Манна художественной является сама мысль, как-то даже вне всех других примет поэтики. Это завораживает невероятно: следишь за ее развитием, как за иными перипетиями сюжета следить не станешь.
8. Эрих Мария Ремарк «Три товарища». Меня иногда спрашивают, «как кто» я писала свой первый роман. Подражать кому бы то ни было я точно не собиралась, но, конечно, думала, какую книгу мне хотелось бы написать. И знала: такую, как «Три товарища». С чувствами пронзительными, но не пошлыми. С характерами выразительными, но не штампованными. С отношениями ясными, но не примитивными. С увлекательным сюжетом. С ярко выраженным ощущением времени. С отчетливым сознанием, что такое хорошо и что такое плохо. Беллетристическую в самом лучшем смысле этого слова. Все это – Ремарк.
9. Илья Ильф, Евгений Петров «Двенадцать стульев», «Золотой теленок». Когда я в довольно юном возрасте до слез хохотала над этими романами, то совершенно не понимала, насколько они печальны с их великолепным Остапом Бендером, у которого никогда не будет удачи, потому что российские век-зверь и век-пошляк этого не позволят. Я просто смеялась над этим юмором, просто считала своим каждого, кто в разговоре произносил блестящие фразы из этих романов. Да я, как и миллионы людей, для которых русский язык родной, и поняла-то, что такое юмор, читая Ильфа и Петрова.
10. Осип Мандельштам «Стихи о неизвестном солдате». <Все стихи Мандельштама – это для меня поэзия в чистом виде. Со всей необъяснимостью того, как она рождается из слов, из связей между ними и еще из чего-то, чему названия не придумано и что поэт только и может взять из пространства неназываемого и облечь в формы, сколько-нибудь понятные обычному человеку. Выделить какое-то одно стихотворение из этого цельного мира невозможно. Но «Стихи о неизвестном солдате» помимо вышесказанного значимы для меня еще в одном отношении: они ясно показывают, что события повседневности могут быть явлениями метафизическими. В них находится место и миллионам убитых задешево, и костылей деревянных семейке, которая стучит по околицам века, и визионерству, которое доступно поэту Мандельштаму./span>
11. Иосиф Бродский Стихи. Вообще, конечно, не только стихи, но и эссе, и диалоги с Соломоном Волковым – все написанное Бродским – стало важнейшей составляющей моей жизни сразу же, как только в нее вошло. Ни одного пустого слова, ни одной банальности – мощные глубокие мысли о том, как сущность бытия просвечивает сквозь любые его повседневные проявления. Огромный диапазон от сложного образного строя до разительной простоты. Одновременное воздействие каждого написанного слова на разум и чувство.
12. Владимир Сотников «Улыбка Эммы». Это первый роман трилогии, состоящей из него и еще двух книг – «Холочье» и «Она». Весь ХХ век вошел в эти небольшие по объему, написанные здесь и сейчас тексты – все, что составило отношения человека с миром, который в прошедшем веке находился в состоянии перманентной бесчеловечности, а в веке новом доводит до отчаяния всеобъемлющей ложью. Как устроена жизнь, из каких неуловимостей она складывается, как работают ее механизмы, кто я в этой работе и что могу или не могу, должен или не должен делать, какой во всем этом смысл, – эти вопросы будут общезначимыми всегда. И трилогия, начатая романом «Улыбка Эммы», дает на них ответ тонкий, сложный и вместе с тем предельно ясный и честный.
