Сенчин Роман Валерьевич: Елтышевы

Он не имел особенных увлечений, жил как-то всё по обязанности, а не для души. Нормально работал, обыкновенно отдыхал, в девятнадцать ушел в армию, после нее предложили пойти в милицию. Он согласился. И вот к пятидесяти годам — капитан. Майор если и светит, то только накануне пенсии... Такая линия жизни.

Постояла в раздумье, как провести эти три часа. Хотела было пройти по городу, посмотреть на места, где жила, работала — «может, в последний раз здесь», — зайти в библиотеку. Но не решилась — уже от мысли, что увидит дорогое и навсегда потерянное, сердце заколотилось, в горле вспух горький комок. А что будет, когда действительно увидит, заговорит со знакомыми, у которых всё хорошо...

Тот момент, когда, как в сказке про богатыря, нуж- но было выбрать путь, по которому двинуться дальше, Елтышев проспал. Точнее, не момент это был, а несколько тягостных и в то же время суматошных, переломных, как оказалось, лет. Да и не спал Николай Михайлович, а наблюдал, взвешивал, примеривался, не веря, что ход жизни ломается всерьез и появляется шанс вырваться вперед многих.

Постепенно росло, обострялось раздражение. Раздражала съежившаяся от вещей и выросших сыновей, располневшей жены квартира; раздражало гудение газовой колонки, которой когда-то, после житья в бараке, так радовались; раздражала служба, однообразная, отупляющая, несмотря на все усилия, не приносящая нормальных денег; раздражали дорогие машины на улицах, нарядные витрины, пестрые людские ручьи...

— Валя, давай не будем. Что уж нам делить теперь? Что делить-то? Прости меня... — Слезы мешали говорить; забыв о платке, Валентина Викторовна вытирала их ладонью. — Прости, что тогда со свидетельством так... Прости, и давай... Вместе теперь нам надо держаться. — Чего там? — мужской голос, недовольный и молодой. — Достали лаем уже. Чего там, Вальк? Та оглянулась во двор: — Ничего, Саша, сейчас.